К 160-летию начала Крымской войны: взгляд через призму теории борьбы цивилизаций

Одним из распространенных стереотипов навязываемых либеральными СМИ является тезис о том, что Запад не представляет потенциальной угрозы для безопасности России. Курс на свертывание ВПК обосновывался посредством утверждения, что на Россию отнюдь никто не собирается нападать. Но отсутствие прямой агрессии в течение ряда последних десятилетий не означает, что она не возможна в потенциале и такие планы по ее осуществлению отсутствуют. Мощный советский ВПК как раз и являлся сдерживающим фактором от внешней экспансии. Дж. Тойнби, будучи сам представителем западной культуры, во взаимоотношениях России с Западом, однозначно отводил роль агрессора последнему. Если агрессия против СССР обосновывалась спецификой коммунистической идеологией, то при рассмотрении западной экспансии против дореволюционной России, данный аргумент теряет силу.

Никогда ранее русско-европейские противоречия не обнаруживались столь определенно. Крымская война была войной цивилизационной. В ней нашли отражение наиболее актуальные проблемы внешнеполитической стратегии России, не утратившее своего значения и в 21 веке. С другой стороны, Крымская война обнаружила характерные внутренние противоречия развития России. Новый этап российской модернизации был во многом обусловлен моральным потрясением, вызванным поражением в конфликте.

Причины Крымской войны иногда увязывают с «восточным вопросом». Но это не вполне правомерно. Главным в ней был вопрос не о разделе османских владений, а о гегемонии в Европе. «Восточный вопрос» как традиционный узел европейских противоречий стал катализатором войны.

«Восточный вопрос» как явление в системе международных отношений берет начало в XVIII веке с упадком некогда мощной Османской империи и развитием центробежных процессов внутри нее. Одновременно с этим протекавший процесс становления европейских колониальных империй, а также усиления Российской империи, традиционно считавшей Северное Причерноморье и Балканы зоной своих жизненных интересов, обусловили противостояние великих держав в регионе. Россия исторически продвигала свои границы на Юг в сторону Черного моря. Это объяснялось, в первую очередь, необходимостью обороны южных пределов государства от постоянной угрозы со стороны Турции и Крымского ханства, а также хозяйственного освоения обширных плодородных территорий Восточно-Европейской равнины. Со второй половины XVIII века к числу этих факторов добавился еще один – защита интересов христианских народов Балканского полуострова, подвластных Османской империи. К началу XIX века первая задача была решена. Присоединив междуречье Днепра и Днестра, а также Крым, выйдя к Черному морю и построив на нем сильный флот Россия навсегда ликвидировала непосредственную угрозу своим пределам со стороны Турции и обеспечила возможность экономического развития своих южных губерний. На повестке дня встал вопрос освобождения из-под турецкого владычества единоверных народов Балкан и установления благоприятного для России режима черноморских проливов, что было важно как с военной, так и с экономической точки зрения.

Таким образом, очевидно, что политика России в «Восточном вопросе» имела целью защиту насущных национальных интересов и решение вопросов, жизненно важных для дальнейшего существования государства. Однако именно Балканы и Черноморский регион стали той частью мира, где российская внешняя политика столкнулась с наиболее упорным противодействием других европейских держав. Еще с XVI века Англия и Франция активно усиливали свое политическое и экономическое влияние в Турции, но пока Османская империя сохраняла статус мощной военной державы, оно имело известные ограничители. Ситуация поменялась в XVIII веке, когда Турция стала превращаться из субъекта в объект международных отношений и стала попадать под все больший контроль Англии и Франции, стремившихся остановить рост внешнеполитического могущества России в регионе, а в идеале – вернуться к ситуации конца XVII века, «заперев Московию в лесах».

За фасадом создания антироссийской коалиции просматривались, прежде всего, усилия английской дипломатии. В Лондоне считали, что установление русского контроля над Босфором и Дарданеллами создало бы реальную угрозу господству английского флота в акватории Средиземного моря, а расширение русского влияния в азиатской Турции стало бы серьезной опасностью для британских интересов в Персии, а в перспективе – и «жемчужине» короны, Индии. Наилучшим решением этой проблемы английские кабинеты посчитали планомерную политику противодействия России в зоне проливов и на Балканах. Не последнюю роль играли и соображения расширения собственно Британской колониальной империи за счет турецких владений. Именно им соответствовало англо-турецкое соглашение о свободной торговле от 1838 г., освободившее английские товары, предназначавшиеся к ввозу в Османскую империю от пошлин, что привело к краху турецкой промышленности и поставило империю в полную зависимость от Великобритании.

Франция также проявляла значительную активность в «Восточном вопросе». Традиционно она стремилась ограничить английское влияние в Османской империи. Египетская экспедиция Наполеона в 1799 г. имела именно такую цель. Однако с появлением на исторической авансцене нового игрока – России – французская политика все чаще была направлена на противодействие ей. При этом Турция, зачастую находившаяся на периферии непосредственных французских интересов (традиционно концентрировавшихся в Центральной Европе), в ряде случаев играла роль инструмента борьбы Франции против России. Так, русско-турецкая война 1806-1812 гг. стала непосредственным результатом подстрекательских действий французского посла в Константинополе Себастиани, искусственно раздувавшего желания Турции взять реванш у ослабленной Аустерлицким поражением России. Франция традиционно считала сферой своих интересов входившую в состав Османской империи территорию Леванта. Особую роль здесь играли не только экономические соображения, но и религиозный фактор: «христианнейшие» короли Франции, а затем и их преемники настойчиво пытались получить для католического духовенства исключительные права контроля над христианскими святынями в Палестине, что не могло не стать дополнительным источником раздражения в русско-французских отношениях. К внешнеполитическому курсу Франции в «Восточном вопросе» часто примешивалась внутренняя политика. Традиционно сильные во Франции революционные настроения пытались обуздать путем «выпуска пара» вовне – провоцированием вооруженного конфликта с еще более одиозным в глазах республикански настроенной общественности режимом царской России. Деятельность Наполеона III мотивировалась также стремлением взять реванш за национальное унижение 1812 – 14 гг.

Особую позицию в «Восточном вопросе» занимала Австрия. Ее экономическое влияние в Турции было невелико, однако у ее «восточной» политики были другие важные мотивы. Австрийская империя, установившая в XVIII веке границу с Турцией по Дунаю, проявляла нескрываемый интерес к турецким владениям по ту сторону реки, в основном населенным славянами (сербами и боснийцами). С ослаблением Османской империи претензии Габсбургов все возрастали, и главным препятствием на пути территориального продвижения Австрии вглубь Балкан стала Россия, со времени подписания Кучук-Кайнарджийского мира позиционировавшая себя защитницей интересов христианских подданных султана. Если в XVIII веке Австрийская и Российская империи совместно воевали против Турции, то уже в начале XIX века наметилась линия острых противоречий между двумя державами в «Восточном вопросе». В течение всего XIX века именно Австрия будет наиболее последовательным противником России на Балканах. Лучше всего суть свой политики в «Восточном вопросе» выразил император Австрии (впоследствии, Австро-Венгрии) Франц Иосиф. В 1850 г. в письме своей матери он отмечал: «Наше будущее — на востоке и мы загоним мощь и влияние России в те пределы, за которые она вышла только по причине слабости и разброда в нашем лагере. Медленно, желательно незаметно для царя Николая (императора Николая), но верно мы доведем русскую политику до краха. Конечно, нехорошо выступать против старых друзей, но в политике нельзя иначе, а наш естественный противник на востоке – Россия».

Опыт Крымской войны особо показателен для иллюстрации истинных целей и отношения Запада к России. Она носила общеевропейский характер, и даже существует предложение трактовать ее в качестве «предмировой». Крымская война показательна тем, что в иных конфликтах, как правило, не так очевидно обнаруживалось европейское единство. В данном случае шла война цивилизаций, соперничество России со всей остальной Европой. Непосредственно в Крымской компании принимало участие лишь 10 – 15 % русской армии. Задействовать более значительные силы в боевых действиях Россия не могла, т.к. ей приходилось держать войска по всему периметру империи. Опасность удара исходила от любой страны, даже от занимавшей толерантную позицию Пруссии. В Крымскую войну даже Сардинское королевство посчитало целесообразным принять участие в конфликте.

В 1853 г. австрийское предательство стало, пожалуй, самым большим потрясением для Николая I. Кроме того, балканские прозелиты России, из-за которых она, по большому счету, и вступила в войну, какого бы то ни было содействия ей не оказали. Напротив, русская дипломатия встретила многочисленные препятствия со стороны греческого духовенства. Был сорван план привлечь на сторону России часть арабского населения, что имело перспективу создания в тылу Турции внутреннего фронта. Константинопольский патриарх был одним из главных противников распространения русского влияния в землях Османской империи. В частности, им была враждебно встречена идея русской духовной миссии в Иерусалиме.

Внешний соперник в лице Турции дополнялся внутренним – сепаратистами имамата Шамиля. Показательно, что английские либералы оказывали моральную и материальную поддержку шамилевскому теократическому полурабовладельческому государству.

Впоследствии для обоснования антирусского единства западного мира в Крымской войне в широкий оборот была введена трактовка России как «жандарма Европы». Подавление Венгерской революции в 1849 г. было, пожалуй, единственным случаем, укладывающимся в представление о жандармской политике. Но единичный характер такого рода действий более корректно трактовать как исключение, чем как политический курс. Впервые данную дефиницию апробировал отнюдь не К. Маркс, как считается традиционно, а прусские генералы. Они использовали ее в связи не с венгерским походом, а с Ольмюцким решением Николая I, вставшего на сторону Австрии против Пруссии. Подавление Паскевичем выступления венгров не только не вызвало противодействия со стороны официальных кругов Запада, но встретило активную поддержку ведущих дипломатов и государственных деятелей. Английский банковский дом предоставил России специальный заем на осуществление данной операции.

Таким образом, не в русской угрозе, а в амбициях самого Запада заключались мотивы войны. Даже американский историк Барбара Елавич констатировала, что после наполеоновских войн Россия была единственной страной Европы, не имеющей претензий ни к одному из своих соседей. Не России, а ведущим западноевропейским странам, прежде всего Англии, было необходимо разрушение сложившейся системы международных отношений, для осуществления чего выдвигалась военная программа.

К началу 50-х гг. XIX века Российская империя достигла апогея своего могущества, вызывая страх и зависть противников. Противоречия Англии и Франции друг с другом отступали на задний план перед объединяющей враждой к России. Не случайно лорд Г.Д. Пальмерстон эпатировал общественность, приветствовав государственный переворот Наполеона, что даже стоило краткосрочной отставкой министру. Расчет Г.Д. Пальмерстона заключался в том, что он увидел в Наполеоне III орудие антирусской политики Англии.

Об истинных целях западных стран в войне свидетельствуют планы перекройки политической карты Европы. Наполеон III предполагал передать Австрии часть балканских владений Турции, Пьемонту – Ломбардию, Англии – Кипр и Кандию, Франции – Савойю, Сардинию и Бельгию (после смерти короля в последней), на трон независимого Польского государства возвести наследника бельгийского королевского дома.

О видение развития восточного вопроса Николаем I свидетельствуют следующие его рассуждения: «Все христианские области Турции по необходимости станут независимыми, вновь станут тем, чем были, княжествами, христианскими государствами, и, как таковые, вернутся в семью христианских стран в Европе. Гарантию свободного отправления религии, их организации, их отношений между собой и с соседями, — все это следует урегулировать на чрезвычайном конгрессе, предположительно в Берлине». Как видно, ни о каких территориальных приращениях России речи не шло. Но британские государственные деятели преподносили конфиденциальные речи императора совершенно иначе, как план уничтожения независимости Турции, низведения ее до уровня вассала.

Англия усматривала в развитии Черноморского флота вызов своей морской гегемонии. Занятие русскими войсками Дунайских княжеств означало для Британии уничтожение альтернативного рынка зерна, после чего Петербург мог диктовать на него цены. Россия при таком сценарии контролировала бы более 50 % ввоза пшеницы в Великобританию.

Экономическое значение Турции для Англии определялось также ростом ее роли, как рынка сбыта английской обрабатывающей промышленности. Вследствие крайне низких таможенных ставок она ежегодно закупала больше английской промышленной продукции, чем протекционистски ориентированная Россия. Разгром Турции грозил для Англии потерей единственного, не зависящего от России, транзитного пути торговли с Персией, а, следовательно, и с Индией.

Цель, преследуемая Наполеоном III, заключалась в отвлечении французов от революции эффектом победоносной войны. Успех ее гарантировался выступлением в союзе с Англией, которого можно было достичь только в антирусской коалиции по восточному вопросу. Толерантность революционного подполья обеспечивалась только в случае борьбы с властителем, еще более одиозным в ее глазах, чем сам Наполеон III, а таковым воспринимался лишь русский царь. Реваншистские настроения французского общества, жаждавшего отмщения России за ее торжество над Францией в кампании 1812 – 1814 гг., также стали важным фактором эскалации международной напряженности.

Реванш над Россией за 1812г. мог быть полным только при повторении маршрута Наполеона I. Для этого основной театр боевых действий предполагалось перенести на территорию Царства Польского. Наполеон III сам намеревался встать во главе союзной армии. Но для реализации этого сценария требовалось вступление в войну Австрии или Пруссии, чья территория была бы необходима в качестве плацдарма. К тому же Великобритания блокировала всяческие попытки повторения сценария 1812г.

Николай I видел в Священном Союзе прообраз системы международных отношений, построенных на началах христианской этики,. По словам одного из иностранных авторов, «политика законности Священного Союза была религией императора. Конституционная система представлялась ему ересью, полною лжи и обмана: либо скрытою республикой, либо деспотизмом под маской». Дореволюционные историки оправдывали внешнеполитические ошибки Николая I рыцарским стилем ведения международных дел. «Меня, — говорил император И.Ф. Паскевичу, — всякий обмануть может раз, но зато после обмана я уже никогда не возвращаю утерянного доверия». В действительности, Священный Союз в николаевском понимании был идеальной моделью, тогда как в реальности собственно союзнических отношений уже не существовало. За ширмой союза имели место неразрешимые противоречия. Австрия видела в России препятствие для проведения своих интересов на Балканах, что только актуализировалось спасением империи Габсбургов русскими войсками. Пруссия обнаруживала в лице России помеху для реализации плана объединения Германии.

Роковую для России роль в выстраивании сценария конфликта сыграла Австрия. Цель австрийской дипломатии проявилась в намерении столкнуть Россию с ее оппонентами, ослабить обе стороны в войне и воспользоваться ее результатами в своих интересах при любом возможном исходе. Образцом двуличия Австрии стал ее договор с Турцией от 28 июня 1854г., по которому Порта уступала австрийцам исключительный протекторат над Придунайскими княжествами. Данный шаг венский кабинет для Порты разъяснял как проявление покровительства Турции, для Франции и Англии – развязывание рук для боевых действий в Крыму, для России – защиту христианского населения края. Перспектива войны с Австрией была актуальна в течение всей Крымской компании и заставляла держать на границе с ней значительные силы.

Уже в ходе войны предпринимались попытки расширения антироссийской коалиции. Не только Сардинское королевство, которому за участие в войне было обещано покровительство Франции в отношениях с Австрией в деле объединения Италии, но и другие европейские государства предполагалось вовлечь в войну. Ослепленная кажущимся могуществом Наполеона III Испания обещала предоставить в распоряжение союзников вспомогательный корпус. Французская дипломатия лоббировала вхождение в войну Дании. Питавший надежды на возвращение Финляндии шведский король Оскар I объявил о готовности выставить против России 60-тысячную армию. Уже разрабатывались конкретные операции по совместным боевым действиям в Балтийском море.

Активным сторонником вступления Пруссии в войну против России был наследник прусского престола, будущий кайзер Вильгельм Прусский. Из числа других германских государств склонялись к вступлению в антирусскую коалицию Ганновер и Гессен.

В соответствии с накопленными фактами требуют исторической переоценки цели турецкой миссии А.С. Меншикова. Искажение ее задач в западной дипломатии дошло до откровенной фальсификации. Ч. Редклифф, при переводе в донесениях в Лондон текста проекта русско-турецкой конвенции, вместо слов «делать представления» (османским властям) написал «давать приказы». Самого английского посла Редклиффа в Стамбуле именовали «вторым султаном». Его советы великому визирю Рашид-паше биограф виконта Л. Бирд называл «инструкциями». Последние требования А.С. Меншикова во время константинопольских переговоров сводились лишь к сохранению «на основе строгого статус-кво» прав и привилегий православной церкви в Османской империи. Достаточно было простого заверения Порты в дипломатической ноте. Но даже на столь умеренные запросы русская сторона получила отказ. Была разыграна карта Ч. Редклиффа, стремившегося превратить двусторонние русско-турецкие отношения в международные. Таким образом подлинную угрозу суверенитету Турции представляли не русские претензии о соблюдении прав православных, а англо – французские проекты взять земли Османской империи под коллективный протекторат.

Некорректно также утверждать, что после константинопольской миссии А.С. Меншикова война стала неизбежна. Насчитывается двенадцать проектов и инициатив урегулирования назревающего конфликта, наибольшую известность из которых получила т.н. «венская нота». Причем Петербург в целях достижения консенсуса шел на компромисс с частичным ущемлением своих интересов. Но усилиями английской и французской дипломатии все планы мирного урегулирования оказались сорваны. Историографический акцент на миссии А.С. Меншикова, при гораздо меньшем внимании к иным дипломатическим перипетиям, приводит к тенденциозным обвинениям России как зачинщика конфликта.

А.С. Меншиков вез в Константинополь пакет мирных инициатив. Предложения князя Порте, вопреки утверждениям западной печати, отнюдь не носили ультимативного характера и не включали заведомо неприемлемых условий. Напротив, вносился проект оборонительного союза, а также ряд договорных обязательств, предусматривавших активное русско-турецкое экономическое и культурное сотрудничество. Но тайная дипломатическая игра английской и французской миссии сорвала подписание этих судьбоносных документов.

Как правило, советские историки акцентировали внимание на проявившихся в Крымской кампании пороках российской военно-феодальной системы. Но при сравнении с союзническими армиями обнаружилось бы, что аналогичные проблемы существовали и в войсках передовых европейских государств. Например, постоянно указывалось, что российское командование к началу военных действий в Крыму даже не имело пригодной карты южного побережья полуострова. Но и у союзников отсутствовала картография Крыма, хотя они, а не русские избрали театр боевых действий.

Союзнические армии во время войны столкнулись с массовым дезертирством. Из британских войск дезертировали 25%, французских – 10% солдат. У английского солдата был несравненно более калорийный пищевой рацион, чем у русского. Но, как и последний, он подвергался довольно сильной муштре. Повальный характер в британской армии имело пьянство. Вот оценка одного из английских историков: «Привычка солдат к пьянству воспринималась общественностью как профессиональная болезнь». Процветал средневековой обычай покупки офицерских должностей. Стоимость места в элитных частях равнялась целому состоянию. Такого рода офицеры могли неделями не появляться в подведомственных частях.

Традиционным в советской историографии стало указание на то, что русскому парусному флоту противостояли пароходы союзников. Данные по диспозиции Балтийского и Черноморского флотов в годы Крымской войны свидетельствуют, что паровые суда находились и на вооружении России. На рейде в Черном море находилось 4 паровых фрегата и 10 пароходов, в Балтийском – 27 пароходов. У союзников было больше паровых судов, но они так же, как и у России, не превосходили по численности парусники, оставаясь тактически подчиненными им в боевых операциях.

Ссылка на превосходство союзнических армий по качеству ружей, как главный фактор русского поражения, пошла от заявлений А.С. Меншикова, пытавшегося оправдать с помощью объективных факторов субъективные просчеты. Даже Н.С. Лесков, судя по его «Левше», видел в превосходстве английских ружей один из главных факторов поражения в Крымской кампании. В предисловии к первой публикации «Левши» он, аннотируя рассказ, писал: «Здесь же выясняется некоторая секретная причина военных неудач в Крыму». В действительности, уже в ходе войны старые русские мушкеты были в основной массе переделаны в штуцера. «Современные» британские ружья регулярно отказывали своим владельцам при дождливой и морозной погоде. А поскольку подобные климатические условия были довольно часты, то технические преимущества английского вооружения сводились на нет. При таких ситуациях решающим фактором становилось умение ведения штыкового боя, в чем николаевский солдат находился на высоте. В сражении при Инкермане, единственном, которое русская армия проиграла, имея численный перевес, дальнобойность союзнических ружей нейтрализовалась туманом. Конечно ружье Минье внесло свою лепту в победу союзников, но не это было главной ее причиной.

Русская армия была закалена в непрекращающихся войнах. Храбрый кавалерийский генерал Я.П. Кульнев сформулировал военную парадигму мышления русского дворянства: «Матушка Россия тем хороша, что все-таки в каком-нибудь углу ее да дерутся».

Отнюдь не во всех аспектах вооружения и подготовки русская армия уступала противникам. В частности, апробированные в Крымскую компанию русские гальванические мины академика Б.С. Якоби были более совершенными, чем западноевропейские образцы. Мины иностранного поставщика русской армии Нобеля принципиально уступали в поражающем действии русским образцам. В 1855г. на вооружение севастопольского гарнизона поступила первая партия револьверов системы Кольт производства Тульского завода. Правда, ее хватило лишь для оснащения незначительной части офицерского состава. В самом преддверии войны великий князь Константин Николаевич развернул программу реорганизации парусного флота в паровой. России не хватило всего нескольких лет для перевооружения. В отдельных областях военного дела крепостная Россия была вполне конкурентоспособна по сравнению с капиталистическими государствами Запада.

На случай наихудшего сценария развития событий у русских царей имелось старое средство – обращение с призывом о создании народного ополчения. Впрочем, несмотря на кажущуюся неэффективность мобилизационной системы России, она позволила призвать в армию за период Крымской войны 1 млн.45тыс. рекрутов и ратников, не исчерпав всего резерва. В то же время существенные проблемы с мобилизацией испытывали Англия и Франция. Англичане были вынуждены пойти на рискованные меры, ослабив гарнизоны Мальты и Гибралтара.

До конца своих дней Николая I требовал наступления и ожидал близких побед. Судя по его высказываниям, он ни при каких условиях не принял бы мир в качестве проигравшей стороны. В намерения Николая I входило обратиться к народу с воззванием и провозгласить Отечественную войну. Жесткость и требовательность Николая I мобилизовывали армию, а либеральный стиль его преемника действовал разлагающе. Александр II, придя к власти, в отличие от отца, предпочел поражение тернистому пути борьбы.

Удивительной на первый взгляд может показаться позиция российской интеллигенции, сочувствовавшей национальным противникам России. В Крымскую войну значительная часть западнической общественность аплодировала военным успехам антирусской коалиции. Н.Г. Чернышевский был весьма недоволен Парижским миром, полагая, что унижение России и гекатомбы жертв недостаточны.

Даже С.М. Соловьев, отстаивавший впоследствии в своих трудах идею о движущей силе государственного начала в русской истории, признавался, что совместно с единомышленниками желал поражения николаевского государства в Крымской войне. В диссонанс с курсом лекций звучат слова воспоминаний историка: «В то самое время, как стал грохотать гром над головою нового Навуходоносора, когда Россия стала терпеть непривычный позор военных неудач, когда враги явились под Севастополем, мы находились в тяжком положении: с одной стороны, наше патриотическое чувство было страшно оскорблено унижением России, с другой, мы были убеждены, что только бедствие, и именно несчастная война, могло произвести спасительный переворот, остановить дальнейшее гниение; мы были убеждены, что успех войны затянул бы еще крепче наши узы, окончательно утвердил бы казарменную систему; мы терзались известиями о неудачах, зная, что известия противоположные приводили бы нас в трепет». Историческое значение войны для России С.М. Соловьев видел в преодолении чувства нарциссизма, порожденного чередой предшествующих побед. Пораженческие и антиниколаевские настроения публики в Крымскую войну дирижировались, естественно из Лондона, усилиями А.И. Герцена. Он верил, что военный провал царизма станет началом крупных общественных преобразований, а в лучшем случае народной революции. А.И. Герцен и пытался выступить ее застрельщиком, взывая к новой пугачевщине.
А.И. Герцен, как никто другой из западников испытывал персональную неприязнь к Николаю I. Его смерть он воспринял с нескрываемой радостью – «бельмо снято с глаз человечества». Герценовский некролог звучал приговором царствованию ушедшего из жизни императора: «Разбитый, обкраденный, обманутый, одураченный шеф Павловского полка отошел в вечность».

Если генерация западников – либералов боялась победы самодержавия в войне, то среди молодого поколения революционного разночинства преобладающим чувством было, переходящее в цинизм, злорадство по поводу поражений России. Н.В. Шелгунов приводит в своих воспоминаниях характерный пример такого отношения: «Когда в Петербурге сделалось известным, что нас разбили под Черной, я встретил Пекарского. Тогда он еще не был академиком. Пекарский шел, опустив голову, выглядывая исподлобья и с подавленным и с худо скрытым довольством; вообще он имел вид заговорщика, уверенного в успехе, но в глазах его светилась худо скрытая радость. Заметив меня, Пекарский зашагал крупнее, пожал мне руку и шепнул таинственно в самое ухо: «нас разбили!»».

Те же чувства испытывал при получении сообщений о взятии Севастополя Н.А. Добролюбов: «Севастополь взят, эта весть никого почти не поразила, потому что давно была ожиданна. Все как будто перевели дух после долгого ожидания и сказали: ну, наконец-то… Взяли же таки!…». Единственное недоумение молодого студента вызывал вопрос, почему до сих пор просвещенная Европа сносила Николая I, заслонявшего ей дорогу к совершенствованию и старавшегося погрузить в мракобесие.

Парадигма прогрессивного поражения в общественном сознании была преодолена лишь через семь лет после подписания Парижского мира. Поддержка Европой польского восстания открыла русской общественности глаза, что и в Крымской кампании та воевала не с николаевским режимом, а против России как таковой. Либеральничавший в период Крымской войны А.И. Кошелев приветствовал решительность действий властей против польских сепаратистов: «А. Муравьев хват! Вешает да расстреливает, дай ему бог здоровья».

Еще один видный российский дореволюционный военный историк Н.Ф. Дубровин, выявляя причины поражения России, сформулировал в свое время концепт «удара в спину». В качестве внутренних врагов, чья деятельность негативно сказалась в ходе Крымской войны, он называл поляков, крымских татар и революционеров. Н.Ф. Дубровин писал о сознательной работе представителей революционной эмиграции с целью деморализовать и пошатнуть дисциплину в русской армии. Польский фактор сказался в измене офицеров – поляков, находящихся на русской службе. В частности, одной из главных причин поражения в битве при Альме стала измена польского подполковника Залесского, приказавшего свести войска с возвышенности в низину, что ставило их в заведомо невыгодное положение. Переход офицеров и солдат поляков к неприятелю в период Крымской войны носил массовый характер. Крымские татары связывали с экспансией союзников, и, прежде всего, единоверцев турок, надежды на восстановление независимости. К русским они относились подчеркнуто враждебно. Предвидя вероятность татарской измены, власти предприняли ряд превентивных мер, запретив в частности им ходить с подводами далее Перекопа. Содействие крымских союзникам при нехватке у тех продовольствия и воды стало спасением для вражеской армии в решающей фазе крымского противостояния.

Отношение западной общественности к России в Крымской войне предопределялось позицией прессы и зачастую манипулироваось ею. Сложилось целое направление антироссийской памфлетистики. Характерными ее инсинуациями были сообщения о зверствах русских солдат, добивавших раненых. Известия о Синопской победе наполеоновские памфлетисты преподносили первоначально как следствие русского вероломства, а затем как избиение слабого, фактически беззащитного противника, каковым являлся турецкий флот.

Умонастроения европейцев иллюстрируют тюремные письма А. Барбюса, приветствовавшего вступление Франции в войну против северного деспота. Ввиду проявленного патриотизма Наполеон III даже амнистировал заключенного, что того крайне оскорбило.

Советские историки предпочитали обходить вопрос о массовом участии в войне против России в качестве добровольцев представителей европейских революционных организаций. Только Е.В. Тарле вскользь упоминает о том, что в Турции укрывались около 1100 венгерских и польских участников восстания 1849 г. В их числе находились такие видные деятели революционного движения как Бем, Дембинский, Замойский и Высоцкий. Там же скрывались и руководители польского восстания 1830 – 31 гг. Вопреки грозным нотам Петербурга и Вены Порта отказала в выдаче эмигрантов. Добровольцы к участию в войне против России кооптировались фактически со всей Европы. В боевых операциях союзников в Крыму широко использовались африканские колониальные силы. Известны даже случаи привлечения наемников из стран Латинской Америки.

Всемирно-историческое значение Крымской войны заключается в разрушении европейской политической системы Священного Союза. Попытка построения международных отношений на началах христианской этики потерпела крах.

Одна из главных причин поражения России в Крымской кампании была связана с рассредоточенностью русских военных сил. Возможностей для обороны по всему периметру Российской империи не хватило.

Россия хоть и потерпела поражение, но при этом не уронила чести великой державы. Война велась одновременно против четырех держав, а успех союзников имел лишь локальный характер, ограниченный Крымским театром боевых действий.

На Парижском конгрессе поднимался вопрос о реставрации суверенной Польши. Усилиями российской дипломатии он был временно снят с повестки дня. Гораздо большее внимание уделялось в связи с установлением последствий Крымской войны итальянской проблеме. Вытеснение Австрии с Апеннинского полуострова, а в перспективе и создание единой Италии было предопределено. Еще в 1854 г. и М.П. Погодин и Ф.И. Тютчев предсказывали, что прямым последствием победы Наполеона III под Севастополем будет изгнание Австрии с Апеннин. «Пушка, которая разбивает Севастополь, прогонит Австрию из Италии», — пророчествовал Ф.И. Тютчев.

Авторы капитальной монографии «Кембриджская история внешней политики Британии» обратили внимание, что после первой мировой войны политическая карта Балкан и Ближнего Востока в точности соответствовала предложениям Николая I в отношении Османской империи. Стоило ли вести кровопролитную бойню с Россией в Крымскую кампанию, если через 60 лет пришлось самим утверждать прежние русские представления. Таким образом, глобальная историческая перспектива подтверждала правоту Николая I в его оценках восточного вопроса, несмотря на то, что в частной политической конъюнктуре он допустил ряд серьезных просчетов.

Оценивая последствия поражения в Крымской войне для внутренней жизни России, все исследователи сходились в том, что оно стало большим психологическим потрясением. Национальное оскорбление, нанесенное России в Крымской войне, привело к конструированию на уровне этнопсихологии образа врага, под которым подразумевались французы и англичане, и изменника – австрияков. Симпатии, испытываемые в 1860-70е гг. кадровым офицерством к Пруссии, были связаны с ее противостоянием бонапартистской Франции. Победа немцев под Седаном вызвала рефлексию отмщения в русском обществе. Мало известен факт о присутствии в войсках прусской армии во время войны 1870г. добровольцев из России. В канун русско-турецкой войны в народе царило воодушевление в связи с предстоящим реваншем не только над турками, но и над англичанами. Планы же заключения нового союза с Веной не состоялись во многом из-за недоверия к «изменникам – австриякам».

П.Б. Струве одним из первых высказал парадоксальную мысль об отсутствии объективных предпосылок отмены крепостного права в России. Крепостнический строй мог бы просуществовать вне кризисных потрясений еще не одно десятилетие. Реформы были обусловлены в большей степени моральным потрясением от крымского поражения, чем внутренними противоречиями.

Масштабы оценки поражения были в российском обществе существенно завышены, что предопределило иноцивилизационный вектор развития страны в последующее царствование. Под прикрытием реформ произошло фактическое отступление от принципов функционирования российской цивилизации. Никогда уже впоследствии Российская империя и ее вооруженные силы не достигали уровня того могущества, которым обладали они в николаевскую эпоху.